Это взято из книги знаменитого мега-православного Сережи Нилуса.
Уж кто его то заподозрит в клевете на православие?

____________________
Книга: С. Нилуса "Святыня под спудом" Тайны православного монашеского духа.
В сети ее найти нельзя, поэтому просто вручную перепечатываю цитаты оттуда. Печатать много - но оно того стоит.
Итак...

Вот дневник попа. Буду просто цитировать. Вот поп сокрушается:

"...русский народ освобожден от крепостной зависимости. До сего дня он шел путем послушания и смирения; теперь - свободы и, по-видимому, без указания на необходимость сохранения за собой прежних христианских добродетелей..."

    Что за такие "христианские добродетели" можно узнать в этой же книге:

" Не платите бранью за брань, скорбью за скорбь: в книге животней имя ваше будет написано с преподобными. Всячески остерегайтесь на что ни будь сердиться. Всякая неприятность не сама по себе постигает нас, но допускается Промыслом Божьим.
Зная это, не обращайте внимания на то, кто обидел вас и за что обидел, а только помните, что никто не осмелился бы нанести вам оскорбление, если бы не Господь хотел допустить это, и поэтому благодарите лучше Господа, что постигающими вас скорбями Он ясно показывает, что вы Ему не чужие, и ведет вас в Царствие Небесное. Писание Святое глаголет: "Аще наказание терпите, якоже сыновьям обретается вам Бог; который бо есть сын, его же не наказывает отец" (Евр. 12, 7)
В минуту вспыльчивости молчите и творите молитву Иисусову. Себя считайте последними и грешнее всех. Переносите нетерпеливость, бестолковость, невежество, напрасный гнев - все без прекословия."

  А вот цитата, из той же книги, как это выглядело на практике:

  - Да вот наш священник запретил, даже поминание выбрасывает в окно из алтаря, где имя ее вписано. "Пожгу, - говорит, - ваши понинанья, где эти проклятые вписаны. Или вымарайте их, а так не носите в церковь!"
- Да почему ж, - спрашиваю, - такое запрещение?
- Да они, вишь, в бунте побиты, их много.
- Какой же это бунт, и по какому случаю он был?
- Я в то время не был дома, а состоял на службе. Вот сестра моя, тоже солдатка, та вам всё расскажет: она была это страшное время дома, все видела и потому все знает... Когда меня отдавали в солдаты, наш народ был зажиточный, благочестивый; хлеба, скота - всего вдволь. А как отслужился, пришел в свое село да как глянул: сердце замерло!.. Ну, ты, сестра, рассказывай, что своими-то глазами видела!
"Наша слобода Масловка, - так поведала мне свой рассказ сестра военного, - принадлежала одному графу, которого ни мы, ни старики наши и в глаза не видали: он все жил то в Питере, то где-то в чужих землях. Жил он, сказывали, очень роскошно, оттого и прожился. По этому самому и продал он нас богатому армянину. Даром что это был армянин, а у него на груди было много медалей и крестов разных: попали, значит, в хорошие руки! Да нам бы - Бог с ним: ведь и жиды бывают богатые; а нам, крестьянам, кому бы ни работать, все же работать. Да дело-то только вот в чем: он - хозяин, дело свое знает, а жены у него нету. Говорили другие, что есть, да она жить с ним не захотела. Вот, и приказал он бурмистру выбрать для его горницы девчонок лет в 15-ть и до двадцати. Делать нечего: хочешь - не хочешь, а исполнять волю барскую, хоть он и не природный наш барин. Потом оказалось, что он всех этих девчонок насильно осквернил, чего у нас в слободе сроду не было, чтоб нечестивая девка да замуж выходила. А армянин велел: какую ни на есть, да бери девку замуж - барин, мол, велел. А на место тех давай, бурмистр, новых!"
- Ваше благородие, - говорит бурмистр, - у нас того не было; народ обижается!
- А, ты еще учить меня стал! Чтоб было, что приказываю!
Имение мое: что хочу, то и делаю! Раскричался армянин, растоптался на бурмистра... Народ - к священнику.
- Что ж сделаешь? - говорит священник. - Надо повиноваться!
Нет батюшка, не так говоришь! - отвечает народ. - а вы скажите-ка барину, что у нас каждый за свое дитя на смерть готов.
  С того времени священник барину сделался друг и приятель: везде с ним целые ночи гуляют и даже на охоту с ним стал ездить...
  Барин еще имел слободу верстах в 80-ти. Он там при доме устроил рукодельню, куда набрал девок из Масловки; а в Масловке тоже была соя рукодельня, куда он набирал девок той слободы. Поживет, поживет он в Масловке, да туда и переедет: там ему с девками - своя воля. Постов у него, как у басурмана, никаких не было. А в Масловку переедет: с девками что из той слободы, что хочет, то и делает; а потом опять меняет. Брюхатых поп венчает. А как возьмут девок-то домой, да как они своим порасскажут, что он - нечистая сила - с ними делал, то прямо ужас возьмет.
Вот собрались наши, помолились Богу, пошли к барину: какую, мол, хочешь работу мы на тебя будем делать, только не твори ты этого с детьми нашими! Как закричит на них армянин:
- Если я делаю - кто мне указ? Я ведь вас купил: что хочу, то и делаю! Свиньи! Не понимаете, что никто мне запретить не может; ведь, и кожа ваша и та - моя собственность!
Накричал, цукал, чертакал, даже зубы многим расколотил до крови; а кончил тем, что сказал:
- Если вы еще осмелитесь прийти, то всех велю передрать кнутьями, а свое так и делать буду.
- Ну, что тут делать, братцы? Его бусурмана, хоть как проси, а он только злится и потешается, да кнутьями нас драть собирается.
Видно, не сдобровать нам!
Собрались опять к барину.
- Ну, что пришли?
Становимся на колени:
- Опять к вашей милости! Мы к вам назначенных девок не пустили - не во гнев вашей милости будет!
- Как? Стало быть, не я, а вы будете мною распоряжаться?.. Эй! Кнутьев!
- Нет, барин! Мы тебе ни один не виноваты. Пусть нас по суду наказывают, а мы тебе больше не слуги.
Чего, чего только он тут не делал: кричал, проклинал, ругал! Но мы, как один человек, уперлись на своем.
На другой день он укатил в Ставрополь. Что он там делал, кому там на нас жалобу заносил: только нагрянул на нашу Масловку суд, и команда солдат, с пушками. Судьи поместились в барском доме, а солдат расставили по слободе. Начали нас водить поодиночке под караулом с ружьями, Все показывали одно: от барина, мол, мы - не прочь, но за насильство наших дочерей не хотим повиноваться. Потом собрали сход. На сходе то же все говорили; а судьи все увещевали барину повиноваться.
- Мы готовы, - говорим, - только вот он требует наших дочерей на осквернение и уже скольких осквернил: за это мы не повинуемся и готовы на смерть!
Потом собрали нас к церкви. Вышел к нам благочинный, протопоп и наш священник. Поставили аналой, положили крест и Евангелие.
- Ну, православные! Знаете ли, - говорит, - что вы наделали своим неповиновением?
Ответ был один: мы повинуемся, а дело-то ведь не за то, а за дочерей наших.
- Ведь, вот, - говорим, - батюшка знает: мы ему все наше горе рассказали.
Стали они тут Евангелие читать. Зашумел народ наш:
- Что это еще, батюшки, отцы наши духовные, наставники наши!
Да чему же вы нас учите? Чтоб дочерей водили к бусурману на осквернение, а мы бы молчали? У вас свои дети есть: ну-ка, попробуй кто вашу дочь тронуть! Что вы тогда заговорите?.. Ах, отцы наши, наставники! Вы бы судьям то внушили, что они барину сказали закон христианский, а вы еще настаиваете на том, чего от нас бусурман требует. Грех вам непростительный! Пусть нас Бог судит, а вашего наставления мы принять не можем!
- А-а! Так, вы проклятые, нас теперь учить стали! Не христиане вы есте, коли властей не слушайте! - И все трое закричали в один голос:
- Команда, делай свое дело! - Взяли аналой, крест и Евангелие и понесли в церковь...
Вдруг раздался из пушки холостой выстрел. Народ вздрогнул. Обратились к церкви, начали молиться; послышался плач, рыдание; начали друг с другом прощаться; руки к небу воздевают... Команда кричит:
- Смирно!
И этой команды слушать некому: сплошной стон стоит над толпой - ничего уже не слышит народушко... Как ударят тут по народу из пушки картечью - так целую улицу и вырвало мертвых! Боже мой, что тут было? Кругом - мертвые тела, и между ними ворочаются в своей и чужой крови раненые, но еще живые... Бросился народ к убитым, да солдаты не допустили и начали всем вязать назад руки. Я тоже кинулась к убитой своей матери - у нее голова была разбита, и мозг с кровью залил все лицо - а солдат меня схватил за шиворот, так крепко, что едва не задушил, и отбросил меня, как сноп, в строну: только и видела я родимую!.. А теперь и поминать не велит, как проклятую!" ... И расказчица при этих словах залилась слезами. Я спросил:
- Скажи же, чем все это кончилось?
- Да чем? Всех разогнали по домам, хоть и рвался народ к покойникам. Вырыли солдаты две большие ямы и начали туда зря кидать мертвых. Накидали в одну сто тридцать человек, а в другую, которая была вдвое больше, валили без счету. Говорят, что всех было четыреста: ведь, там были из слободы все до единого человека, да еще и с младенцами на руках. Священники погребения служить не стали: сказали, мол, шли на смерть; к тому же и нас, де, отцов своих духовных, не послушались, а еще и нагрубили... Ямы зарыли; а судьи и священники в барские хоромы отправились. И был им бал на всю ночь: перепились все мертвецки. И эта непросыпная продолжалась у них около месяца. А солдат расставили по всей слободе; велено им было гулять и вольничать, как хотели... Как только потерпел его Господь?.. По примеру барина, потребовали и власти девок да молодых баб: и пошло у них тут сплошное насилие. Довелось этого греха вкусить и попам. Рассорились как-то уж после попадья с попом и, не таясь, при всем народе кричала, упрекая его в этом. Да и барин тоже после говорил:
- А что? Вот, и попы ваши то же делали, что и я. Да я-то - барин, а они к чему такую беду творили?
(Стр. 107-112)

С. Нилус "Святыня под спудом" Тайны православного монашеского духа. С-Петербург, 1996.

Я здесь воздержусь от комментариев, потому что это будут только проклятья. А выводы каждый пусть сделает для себя сам. 

А еще, друзья, я прошу по возможности пропиарить статью.
Пусть хоть сейчас получит гласность, чем занималась "добродетельная" православно-имперская мразь.